КТО НЕ ПРИШЕЛ? КОГО МЕЖ ВАМИ НЕТ?

Автор: Таиса КАМЕНИР Фатальная дата — 10 июня 2006 года: в этот день впервые на «братской перекличке» не прозвучал теплый голос нашего коллеги Николая Николаевича Редькина. Мы, свидетели его трудов и дней, имевшие счастье бок о бок с ним работать, учиться у него, дружески с ним общаться, его помним и память о нем чтим. Но жизнь не стоит на месте, в наш вуз вливаются все новые и новые пополнения студентов, происходят изменения и в штате сотрудников. Мои воспоминания о Н. Н. Редькине адресованы прежде всего тем, кто не застал или мало знал этого неординарного человека.

Свое похвальное слово профессору Редькину я предварила строкой из Пушкина, написанной к лицейской годовщине. Не случайно Николай Николаевич любил поэзию. Пушкин в его глазах был первейшим из поэтов, многие его стихотворения он знал наизусть, не заставлял долго просить себя прочитать что-либо  вслух. На даче у него каждую весну по сей день расцветают цветы на клумбе, именуемой пушкинской; обихаживая ее, он декламировал строки своего кумира. Поблизости расположилась есенинская грядка, а между нею и клумбой — скамья, посвященная Блоку. Впрочем, круг его литературных пристрастий был много шире его земельных угодий.

Авторитет Николая Николаевича в профессиональном сообществе был очень высок. Он создал, пестовал и возглавлял в нашем вузе кафедру сценического движения — пластической выразительности. Сколько бренных и не всегда складных анатомий обязаны ему обретенной грацией, сколько упоительных минут подарили публике воспитанные им мушкетеры под звон мечей и шпаг! Совершенствование телесного аппарата — это само собой разумеется, но Николай Николаевич руководствовался при этом много более сложной педагогической установкой: тренировать тренируемость. Неспециалисту трудно понять этот парадокс, но студенты его понимали на уровне психофизики. Они любили предмет, веселой гурьбой торопились в спортзал, а после занятий вываливались оттуда усталыми, но радостно возбужденными.

Что же касается педагога, он редко бывал доволен достигнутыми результатами, а гордился единственно тем, что на его занятиях за долгие годы не случилось ни одной серьезной травмы. Сцендвижение, понятно, предмет травмоопасный. Отправится Редькин в Москву или Питер, побывает в гостях у коллег — непременно поделится с ними своими наработками и в свою очередь позаимствует у них какую-либо методическую новинку. Прочитает толковую статью по своему профилю — и долго будет поворачивать и так и этак заинтересовавшую его мысль. Нередко и сам брался за перо, следуя девизу: чтоб мыслям было просторно, а словам тесно.

Но линия жизни Николая Николаевича определялась не одними педагогическими заботами. Он был талантливым постановщиком массовых зрелищ и по случаю Дня города (1993 — 1998) устраивал для ярославцев поистине феерические представления, в которых историческое сопрягалось с актуальным, гротеск — с лирикой, юмор — с поучением…

Не каждому мужчине повезло родиться 8 марта, а он самим фактом явления на свет в этот день 1952 года преподнес своей матери самый дорогой из всех возможных подарков. С тех пор повелось: в день рождения он не только принимал подарки от близких, но в свою очередь одаривал женскую часть своей семьи. Так вот и стал рыцарем на всю оставшуюся жизнь.

Когда у Николая Николаевича в Ярославле выдавалось несколько свободных дней подряд, он брал на вокзале билет до пункта назначения, которым был небольшой городок на Вологодчине — Великий Устюг. Там находился мир его детства и ранней юности, отчий дом, глубоко почитаемые им родители. Он всегда спешил им помочь, обрадовать, выполнить любую их просьбу.

Его отец, тоже Николай Николаевич, участник двух войн, финской и Отечественной, дважды раненный, по профессии был речником, а по жизни — мастером на все руки. Троих сыновей, из которых Коля был младшим, он приучал плотничать, столярничать, класть печи — мало ли какие умения могут пригодиться в жизни. Мама, Валентина Ивановна, бухгалтер в исполкоме, будучи к тому же замечательной хозяйкой и кулинаркой, научила детей готовить, печь пироги, делать на зиму припасы, накрывать стол…

Коля учился легко, занимался спортом, играл главные роли в народном театре, где имел большой успех. Последнее обстоятельство и предопределило его судьбу.

Он поехал в Москву учиться на актера, однако тут произошла осечка. Было до слез обидно; можно, разумеется, повторить попытку следующим летом, но жалко терять целый год. И он пошел сдавать экзамены в Московский институт культуры, куда его с готовностью взяли на режиссерское отделение, о чем никогда не жалел. Здесь его учителем стал заслуженный артист РСФСР Юрий Мальковский, один из последних учеников Станиславского. Это был педагог божьей милостью, и Николай Николаевич не раз говорил, что всем ему обязан.

По окончании учебы он вместе с молодой женой Тамарой Дадиановой, своей сокурсницей, был распределен в Орел, где несколько лет преподавал режиссуру, актерское мастерство и сценическое движение в местном культпросветучилище и орловском филиале Московского института культуры.

Призвали в армию, служил в Хабаровском крае, получил военную профессию гранатометчика. Демобилизовавшись, вернулся к прежней работе; все больше и чаще стал задумываться не только о своем профессиональном росте, но вместе с тем о пластической составляющей актерского ремесла. Все дороги вели в Ленинград, в Институт театра, музыки и кинематографии, к знаменитому мэтру Ивану Эдмундовичу Коху, автору учебников и пособий по сцендвижению и фехтованию. Скупой на похвалу, Кох вскоре проникся симпатией к молодому ассистенту, который схватывал все на лету. За красоту полушутя-полусерьезно величал его Аполлоном, а когда ученик окончил ассистентуру, горячо рекомендовал его профессору С. С. Клитину. Последний был назначен ректором только что получившего статус вуза Ярославского театрального училища и скрупулезно подбирал кадры для своего детища. Так Николай Николаевич оказался в Ярославле, старинном русском городе, где он нашел интересное дело и почувствовал себя человеком на своем месте…

Он безгранично был предан семье, семья для него — святое. Иногда, конечно, мог поворчать по поводу того, что его жена вся в научных и общественных делах, но видно было, что этим обстоятельством он скорее гордится, нежели тяготится. Тамара Владимировна, его дражайшая половина (по совместительству, кстати, доктор философии), не раз говорила, что гармоничность их брака во многом объясняется устойчивостью, мягким, незлобивым характером ее мужа. При этом он никогда не был подкаблучником, размазней, всегда оставался мужчиной.

В детях души не чаял, что не помешало ему привить им те строгие принципы, которым следовал сам: трудолюбие, самостоятельность, ответственность.

В кругу приоритетов Николая Николаевича далеко не последнее место занимали товарищеские, приятельские отношения, дружеские союзы. Вход в этот круг никому не был заказан, разумеется, при наличии общих интересов и взаимного расположения. А уж если ты в него попал, то всегда мог рассчитывать на деятельную помощь Николая Николаевича в случае, если в ней возникнет потребность.

Мне, к примеру, не раз случалось в трудную минуту обращаться к нему за содействием. Так, однажды, я затеяла в своей квартире ремонт, нашла по объявлению мастеров, которые на поверку оказались халтурщиками. Результаты плачевные: масса недоделок, испорчена мебель. Звоню Николаю Николаевичу, хотя как раз в это время между нами, к тому же исключительно по моей вине, проскочила черная кошка. На другом конце провода не прозвучало ни слова упрека, а только вздох сочувствия и деловые вопросы о характере дефектов. Н. Н. Редькин оперативно устранил все эти недоделки, затем помог выбрать в мебельных магазинах подходящую стенку, сам же собрал и установил ее. Так что интерьер моей квартиры ежедневно и ежечасно напоминает мне о его доброте и великодушии… В лице Николая Николаевича мы имели человека, который любил, умел и спешил делать добро.

Вероятно, поэтому, когда его избрали председателем профкома, он, несмотря на занятость, не пытался брать самоотвод, а впрягался в эту отнюдь не бархатную лямку. Именно поэтому, несмотря на символическое вознаграждение, соглашался работать деканом и бывал счастлив, если ему удавалось облегчить чью-то участь, замолвить нужное слово, выхлопотать стипендию, место в общежитии, путевку на лечение, защитить интересы коллектива или право личности в суде. Нередко он отдавал студентам, частично и полностью, дни долгожданного летнего отпуска: с концертной бригадой отправлялся в Сибирь, плыл на суденышке по реке Лене; сопровождал их в гастролях по Крыму, где они выступали даже в домике-музее Чехова; убирал с ними урожай в колхозе или совхозе. А в бытность проректором по административно-хозяйственной части Николай Николаевич Редькин помимо всего прочего взваливал на свои плечи (не только в переносном, но и в прямом смысле слова) мешки с крупой и сахаром, бидоны с подсолнечным маслом, упаковки с вожделенной колбасой. Затем весь этот дефицит распределялся между сотрудниками. Старожилы института меня поймут, а для тех, кто по молодости лет не в курсе, объясню: на рубеже 80 — 90-х годов был период, когда полки магазинов зияли пустотой, но по городским сусекам при желании можно было кое-что наскрести.

А теперь перехожу к наиболее грустной части своих воспоминаний — последним годам жизни Николая Николаевича…

Николай Николаевич мужественно боролся с недугом. Шесть хирургических операций осталось позади; в паузах между ними он заходил в институт, всем интересовался, выражал надежду на скорое возвращение к работе. Превозмогая слабость, провел во дворцах культуры несколько ранее запланированных концертов. После седьмой операции он не проснулся. Нам, людям, его знавшим, очень его не хватает. В ЯГТИ он проработал четверть века…

P.S. Перечитав свои заметки, я подумала, что у человека, не знакомого с Николаем Николаевичем, может сложиться впечатление, что его образ идеализирован. Нет, такая задача не ставилась. Однако ничего не могу поделать с этим: нет желания припоминать ошибки и оплошности, которые он, возможно, совершал, и протоколировать недостатки, которые у него, наверное, были.

Фото Виктора ОРЛОВА.

Источник